Международный интернет-журнал "Свой взгляд"

Марина Цветаева


Я никогда не забуду то солнечное утро, когда ты мне первый раз соврала.
Это был выходной, ты долго высыпалась, а потом стала наводить порядок в нашей маленькой уютной квартирке.

Я бегала рядышком, наблюдая, как красиво и быстро ты все это делаешь. Я, косолапя свои маленькие ножки, осторожно зашла в спальню в тот самый момент, когда ты уже поменяла белье в моей маленькой кроватке и сняла белье с вашей большой. Я помню ярко-голубой матрац с каким-то причудливым золотым узором. И в центре матраца два больших темно-красных пятна крови. Белье тоже было перепачкано, ты выглядела ужасно расстроенной, а я в свои четыре года вообще пришла в ужас.

- Мамочка, откуда это кровь на матраце? - спросила я.
Кровь до этого я видела, когда в деревне у бабушки разодрала коленку, она выступала тогда ровными полосками сквозь как бы побелевшую и ссадненную от удара кожу. Ее было очень мало, мне тут же прилепили на коленку подорожник, и страшно совсем не было. А тут крови было много, пятно выглядело крайне зловеще, и оторваться от него не было никакой возможности.
- А это, Ксюшенька, ты вот маму вчера расстроила, ужин не доела, у мамы и пошла кровь.
Я минуту ошарашено стояла, глядя на быстрые движения маминых рук, собиравших белье в один большой кулек.

Я никогда не прощу тебе того, что ты не подарил мне собаку.
Ты обещал мне ее на десять лет. Вы с мамой ужасно не хотели заводить животных, у вас и так хлопот хватало. А мне ужасно хотелось не ждать вас одной дома, а иметь друга.
Я мечтала иметь собаку. Эрдельтерьера. Ты пообещал мне подарить его, когда мне было восемь, два года я упорно ждала, ни разу не напоминая, будучи абсолютно уверенной, что о такой важной вещи забыть совершенно невозможно. Я ждала, очень хорошо училась и представляла, как мы будем жить с моим эрдельтерьером после моего десятилетия.
И вот оно наступило. Собаку ты мне не подарил. А я и не напомнила.
И ничего не ответила на вопрос:
- Почему ты загрустила?
Я вообще ничего не сказала.
Просто я больше с тех пор не хотела иметь собаку.


Я никогда не прощу тебе той ночи, когда я узнала, что ты мне изменяешь, когда, так и не дождавшись твоего звонка, я быстро оделась и в каком-то мучительном ознобе, ничего не говоря маме, вся в слезах выбежала из дома и долго-долго шла.

Было лето, но я все равно куталась в какой-то балахон, судорожно перебирая варианты, почему же ты мне так и не позвонил. Это время с одиннадцати вечера без твоего звонка было самым мучительным в моей жизни. Зеленый телефон на клетчатом диване, родители в соседней комнате и ты, такой взрослый, такой любимый, где-то там в ночном городе.
Я шла и шла, на часах было два ночи, и я знала, что еще час - и я приду к тебе.
Я прошла набережную Мойки, прошла половину Невского проспекта и свернула на Фонтанку. Маленькая угрюмая девочка-подросток семнадцати лет смотрелась странно в домашнем спортивном костюме и с беспрерывно текущими по щекам слезами в этой мутной и равнодушной ночи.
Я пришла к твоему дому где-то ближе к четырем. Долго мялась у двери в темном подъезде, а потом позвонила.

Тишина. Нет, вот какое-то движение, щелкает свет, и шаги в коридоре - на секунду я уже верю, что сейчас увижу тебя. А больше мне, собственно, ничего и не надо. Просто страстная, болезненная необходимость знать, что ты рядом, что ты помнишь обо мне, что ты есть.
Дверь открывает твоя мама. Мне стыдно. Она недовольна, но все равно проводит меня в комнату и смотрит на меня такими глазами…
Даже не знаю, когда после на меня еще смотрели с такой искренней жалостью, сочувствием и беспомощностью.
- Звони родителям и ложись спать, - сказала она мне, дала валерьянки, плед и уложила на диване.
Ты пришел только под утро и что-то долго бормотал про неотложную встречу с другом, про то, что телефон сел и про то, что у тебя какие-то невероятные были проблемы.
И я, конечно же, верила каждому твоему слову.
И не могло быть иначе.
Только спустя много лет в Москве я случайно оказалась в одной компании с красивой брюнеткой-моделью. Она вкусно курила сигареты и много улыбалась.
- А ты знаешь, у нас ведь с тобой много общего, - сказала она тоном, которым собираются сообщить тот факт, что мы коллекционируем марки одного года выпуска. - Короче, помнишь Н… из Питера? Прикинь, он с тобой и со мной где-то полгода одновременно встречался. Заливал мне, что не может тебя бросить, потому что ты дочка мэра, ну и все такое.
Говорила она все это вполне дружелюбно, как будто рассказывала анекдот про Чапаева, но мне почему-то сразу захотелось схватить ее сигару и затушить ей прямо об сердце.
Даже спустя столько лет было больно. Больно за свои ощущения тогда, которые, оказывается, были абсолютной иллюзией.
Теперь мои воспоминания всегда будут измазаны этой историей.
Это как если бы дворовый кот нагадил на твои неповторимые школьные фотографии.


Я никогда не прощу тебе того, что такие трогательные, такие романтичные письма ты писал не мне одной.

Я прожила с тобой счастливых три года в полном ощущении, что ни одна женщина на земле не получала таких пылких, таких пронзительных признаний в любви. Они были полны нежности, юмора, романтики. Но главное - как ты умел описать облака или серое московское унылое небо, не умел никто, и это то дорогое, то (ненавижу это слово) "эксклюзивное", что, казалось, есть только у нас с тобой.
А потом по наводке знакомой маникюрши я нашла тебя в каком-то дрянном интернет-сервисе. Долго не могла поверить в то, что человек с нелепым прозвищем "Быстрый" и с уменьшенным до тридцати четырех лет возрастом - это ты.

Это как узнать, что твоя сорокачетырехлетняя благообразная домработница, которая печет тебе пирожки и держит

на себе все хозяйство, по ночам проституирует на Ленинградке.
Но это был ты. Я узнала тебя по описаниям молочных сосен и "стального, как твои глаза, и строгого, как первый учитель, московского неба". Наверное, твою измену я пережила бы легче, чем бессмысленное шушуканье с отвратительно дешевыми телками из интернета.
Долго глядя в глаза уже незнакомого мне тебя, я продолжала спрашивать:
- Ты ничего не хочешь мне рассказать?
Ты не хотел.
До последнего.


Я никогда не прощу твоих обещаний. Солнечного утра в кафе, кольца, надетого на палец, и обещания любить меня вечно и сделать самым счастливым человеком на свете. Мечты о свадьбе на маленьком острове, мечты о нас.
Не прощу ощущения, что наконец-таки я нашла то, что искала, что путь закончен, что судьба решена, что все теперь будет иначе. Что ты и есть тот самый единственный, о котором мечтать так банально, но невозможно жить, если
не мечтать.
А потом долгие месяцы молчания, неловкие разговоры, смятое расставание и глупые оправдания невозможности решиться на что-то важное в тот единственный момент, когда нужно решиться.
В моей жизни было три предложения выйти замуж, но не прощу я только твое.

Потому что не люблю пустых обещаний.
И теперь помимо собаки еще и замуж не хочу.
Такой уж я человек.


Я никогда не прощу…
А впрочем, что за пафос?
Никогда не прощу...
Я все прощу.
Я уже простила. Потому что вся наша жизнь проходит во лжи.
Мы с детства врем сами, и врут нам.
Ложь окутывает нас, вплетается в нас, становится нашим естеством, нашим воздухом, нашей кровью. В разновкусовом коктейле под названием "жизнь" все смешано так, что отличить вкус лжи практически невозможно. Так, легкая горчинка в общем вкусовом букете.
Ложь может подстерегать нас на каждом углу. И то, что казалось таким искренним, таким светлым, может сразу стать уродливым и безобразным.
Может, лучше умереть в матрице лжи, чем жрать перловку с Киану Ривзом на мрачном космическом корабле?
Может, лучше прожить жизнь счастливо и умереть на руках любимой, чем узнать, что она всю жизнь изменяла тебе

с садовником?
Не знаю.
Мне кажется, ложь других надо полюбить так же, как свою собственную.
И тогда ложь мало-помалу превратится в единственную существующую для тебя правду.


Ксения СОБЧАК,
телеведущая.
Иллюстрации: Валерий ЗОТОВ (Москва, Россия) - фото из Интернета.
Апрель 2010 года
Москва - Магнитогорск


Опубликовано в журнале "Русский пионер"