"Вестник Российской литературы" В сборнике - проза, поэзия российских и зарубежных мастеров; научные статьи. Выпуск 1 Глобус Москва 2004
Елизавета Сокол "Откровения" Стихи, эссе, зарисовки, рассказы. Алкион Магнитогорск 2010
Коленки не хотели выполнять свои функции. Не хотели давно. Пожалуй, с того военного времени, когда терпеливо сносили воду, камни, снег, песок - что только не оказывало на них давление. Тогда они, ныне зловредные коленки, не хрустели, не ныли, не скрипели. Он вздохнул и медленно пошел по коридору: ох, далеко 45 кабинет. - Давай, дедок, поживее! - раздался задорный девичий голос. Он с удовольствием подумал: "Егоза!" Но оглянуться сил не было. Он с трудом переставлял валенки - крепкие, подшитые еще при жизни жены.
"Господи, время-то летит! Уж седьмой год Марии нет!" Он по ночам часто перебирает все, что пройдено, что прожито. Теперь, задним числом, многое видит иначе. Теперь-то он знает, как надо было поступить, что сказать. Теперь-то он знает, что только Мария могла понять и простить то, что и прощать-то было нельзя. Годы вот уже немалые, а до сих пор помнит, как у нее под мышкой пахнет... Да что уж!
Процедурный кабинет, куда он ходит пятый день на лечение, находится в конце коридора. Длинный полутемный коридор с гудением ламп дневного освещения почему-то напоминает ему санитарный поезд. Он даже может рассказать, кто из какой роты, кто куда ранен. - Дедок, посторонись! - знакомый девичий голос вернул его в день сегодняшний. "Ну еще чуть-чуть", - подбодрил он себя.
Чтобы увеличить скорость, он ладошку положил на коленку - может, поможет? Тогда, в 42-м в морозы они часто так делали: спина к спине и ладошки на коленки. У Тимофея спина была большая, мягкая, родная. По соседству жили, знали друг друга хорошо. Жмотоват был Тимоха, списывать в школе не давал, что-то там о совести говорил. Нет уже Тимофея, друга верного всей жизни. Где только с ним они не побывали...
Знакомая дверь медицинского кабинета из полутьмы появилась неожиданно. Вот так каждый день - он ее за следующим поворотом ждет, а она вот, с размазанными цифрами, с ехидной щелкой посередине. Кто придумал бумажки туда совать, а не в руки сестричке отдавать. Ему все казалось, что его маленькую бумажку, на которой написаны такие важные вещи - его фамилия, название процедуры, время лечения, дата - не найдут в той щели женщины в белых халатах. Но он послушно запихнул свой талон в щель. Было место свободное на скамейке в коридоре. Он раздумывал: сесть или стоять. Стоять больно, сидеть легче, но садиться и вставать - мука мученическая. Решил все-таки сесть. - Тимофеенко! - в открытой двери прозвучал знакомый голос. "Опять будет торопить?" - почему-то испугался он и виновато взглянул ей в глаза. Он очень хотел не рассердить ее, эту молоденькую, зеленоглазую в белом халате. Дальше, за дверью, ждала пытка: надо снять валенки, прежде чем тебя полечат. А когда снимаешь, надо сначала поднять одну ногу, потом ее опустить и то же самое сделать с другой: сначала поднять, потом опустить. Как он уставал от этой обязательной процедуры!
Ему казалось, что и Тимоха, друг верный, и Женька-пересмешник (всех, невзирая на чины, медали, мог передразнить-пересмеять: раньше слова-то такого мудреного - пародия - не было), и ротный, у которого один глаз не закрывался ни днем, ни ночью (после одной из бомбежек так получилось, и ничего поделать ни сам ротный, ни медики не могли), видят его немощность и стыдятся его. А ведь бывало по 40 километров в день, 2-3 дня без сна! А сколько перекопано земли-матушки! А в атаку сколько раз поднимались! Все мог! Потом вздремнет (хорошо, если раздеться можно да ноги вытянуть) - и опять бодр и свеж. А уж если девчата вдруг поблизости по нечаянности оказывались...
Зеленоглазая в кабинете не торопила его. Терпеливо ждала, пока он добрел до стула, мастерски повертела провода, кружочки, ручки, и аппарат загудел. "Как пикирующий бомбардировщик", - мысленно съехидничал он. - Дедок, не горячо? - ласково спросила зеленоглазая. Он поспешно отрицательно замотал головой. И вдруг слезы предательски брызнули из глаз. Он сам такого не ожидал, торопливо стал искать в карманах платок, руки не слушались, не попадали в карманы. Он не помнил, есть ли платок вообще. Слезы капали крупными горошинами, быстро скатывались на лацкан пиджака, не успевали впитываться в его засаленную поверхность, бежали на коленки, больные, непослушные, зловредные коленки, и растворялись там. Зеленоглазая испуганно и удивленно присела перед ним. - Дедок, ты что? Горячо? Больно? Ты что, дедок? Она что-то еще говорила, поправляла провода и ручки аппарата, гладила его, как маленького, по голове, вытирала слезы. Он все это воспринимал через пелену льющихся слез. Он не мог их остановить. Почему-то вспомнился тот день, когда Женьку-пересмешника разорвало на куски, - все части нашли от него, только вот правый сапог с ногой затерялся где-то. Тогда тоже на глазах была пелена такая... А, может, не такая. - Дедок, ну что ты? Мы полечим тебя! Потихоньку, понемножку все пройдет! - щебетала зеленоглазая. "Ох, устал я! Мария, возьми меня к себе!" - он поднял голову к потолку. Потом посмотрел на зеленоглазую: - Устал я дочка, ох, устал. - Ты что, дедок, мы полечимся, ты отдохнешь, еще как будешь бегать! - Некуда бегать, отбегался уже. - Он понемногу начинал успокаиваться. - Как это некуда? - зеленоглазая продолжала гладить его измученные болью коленки. - А друзья-подружки? - Друзья в 43-м остались. И потом, в 57-м, Тимоха... Эх, все зря! Что сейчас-то хорошего? - А мы? - зеленоглазая посуровела. - Мы, они, - она глазами показала на других больных. - Это потому, что в 43-м друзья остались и в 57-м. Спасибо вам. За все!
После лечения дедок неторопливо двигался по коридору. Впереди что-то блестело - наверное, солнечный луч упал на стену. "А зеленоглазая-то ничего, - вдруг подумал дедок, - и глаза, и вообще". Что-то забытое чуть-чуть зашевелилось в груди. Он положил ладошки на коленки, как тогда, в 42-м, и поспешил туда, где блестел солнечный луч: надо было жену Тимохи наведать, прошлый раз заходил, кашляла она сильно.
Коленки не хотели выполнять свои функции. Не хотели давно. Пожалуй, с того военного времени, когда терпеливо сносили воду, камни, снег, песок - что только не оказывало на них давление. Тогда они, ныне зловредные коленки, не хрустели, не ныли, не скрипели. Он вздохнул и медленно пошел по коридору: ох, далеко 45 кабинет.