Международный интернет-журнал "Свой взгляд"

Россияне в один голос называют Санкт-Петербург Питером.
А далее - Северная Столица, Северная Венеция, Северная Пальмира, Город трёх революций.... Напридумывают же! Кто на что горазд.
А если поменьше эмоций, да поболее аргументов?
Тут и отчеканит "золотой (сытый) миллиард" следующее:
- Петербург- город богатых музеев и сильных ВУЗов.
Коротко и ясно.
(Если не каждым опознано выражение "золотой миллиард", то поясню. Речь идёт о людях, коими выбрано родиться в странах с высоким уровнем жизни. В развитых странах. Математически включает в себя сумму численности населения США, стран Западной Европы, Канады, Австралии, Японии, Новой Зеландии и Израиля). Именно те иностранцы, которые имеют возможность и желание путешествовать. С ветерком и комфортом. Их денежки текут рекой, этакой  ЕвроНевой, в казну Петербурга, наполняя и переполняя её....

Итак, город богатых музеев и сильных ВУЗов.

Две сотни питерских музеев не обойти, хоть год жизни положи на это. Поэтому остановимся на самых почитаемых

у "золотого миллиарда". Эрмитаж и Главный Штаб, как его филиал.
Русский Музей с филиальными Инженерным Замком и Мраморным Дворцом.
И ещё: Остров- музей. Это Заячий. Немузейный на Заячьем только Монетный двор - реальное предприятие монетного

и медальерного производства.
Цена билета в Эрмитаж обратно, шиворот-навыворот пропорциональна ценности выставленных там произведений искусства. 100 руб. для граждан РФ и 400 руб. для иностранцев.
Хотя под каждым вторым холстом и каждой первой скульптурой можно разместить табличку: "Бесценно".
Екатерина Великая, положившая начало коллекции, переворачивается в гробу, я уверена, от каждой протянутой

в оконце кассы сотни.
Поэтому очереди в Эрмитаж - дикие. Для пущей вертлявости Великой. Особенно в дни школьных каникул.
В Эрмитаже советую провести целый день, без халтуры. Захватите с собой бутерброды, кофе; позаботьтесь о том, чтобы обувь была удобной. Катерина переворачивается, ноги гудять. Послушайте без счёту экскурсоводов. На разных языках. Русский, немецкий, английский.
Английский, как и спаниели, бывает английским и америкашкой. У экскурсоводов Эрмитажа он безупречно английский. Завидев японцев, всегда прибиваюсь к ним, абсолютная непостижимость их речи бескровит все органы чувств, оставляя функционировать единственный слух.
Прибивайтесь к языку, отбивайтесь от усталости.
Коль уже не отбиться, то поспешите к одному из западных окон дворца. В виду вида на стрелку Васильевского острова. Я стою у этих окон часами....

В Русском всегда просторнее, нет иностранной толчеи. И всё близкое, родное....
Например, Филонов, коего мне не понять.
Репина нагромождение.
Хотя "Последний день Помпеи" закономерно хаем профессионалами, я возвращаюсь к нему. Разы.
Весь Иванов притягивает. Привлекает. Так, как изображённый им народ привлечён явлению Христа...
А самое сильное место Русского - Яковлев и Шухаев. Яковлев - на первом.
А у Яковлева на первом - скрипка об одну струну у Скрипача.
Как говорится - хорошего помаленьку. Это я и про единственную струну, и про время - единственный исчерпаемый ресурс. Поэтому предлагаю подсобирываться.

Вот мы и вышли из Русского музея. Снег - стеной, но не типично-колкий, а очень даже сбитенький, пухлявый. Я не помню такой снежной зимы в Питере. Простительно, ведь большинство моих зим, да и лет, проходят далече от этих мест. Но и те, кто не в первом колене, чертыхаются: "Когда такое было?"
У Медного Всадника расчищены только узенькие тропки. А сверни с тропы к Государю ближе - увязнешь в сугробе. По колено!
К Медному мы не пойдём: только не это. Лучше податься на Острова. Логичнее было бы двинуть на Заячий, но я зову на Васильевский.
Музеями на сегодня мы переполнены! А Васька богат ВУЗами, да ещё и Историей, которая дала согласие быть доминантой этой части Набросков.
Посему - поторопимся. Быстрым шагом пройдём площадь Искусств. До пересечения с Итальянской улицей. Теперь нам направо, к Дворцовому мосту.
Ну вот, у первого же дома приходится замедлить шаг. До полной остановки. Провожающая в подвал лестница, а на фасаде дома значится: " Бродячая собака". Это и есть та самая Собака, артистическое кафе, даже кабачок (только не кабак!), завсегдатаями которого были Ахматова, Гумилёв, Маяковский, Лурье, Сац....
"Все мы бражники здесь, блудницы,
Как невесело вместе нам." - написала Ахматова почти сотню лет назад о "собачьих" посиделках.
Если сказала "блудображникам здесь невесело", то и спускаться не стоит. На Васильевский!

И вот, уже миновав Дворцовый, один из 308 городских и один из 22 разводных, ступаем на твердь островную.
Набережная, выходящая к Неве - Университетская.
А линии, от Менделеевской до восьмой - студенческая слобода.
Здесь, в 12 зданиях Двенадцати Коллегий; во Дворце, который закладывался во исполнение злободневной мечты Меньшикова о браке собственной дочери и императора Петра Второго; в менее помпезных сооружениях- плоть

и кровь СПбГУ. Санкт- Петербургского Государственного Университета.
А дух и душа Университета - студенты и дела их.
Настоящие студенты, выпускники прошлого, только заглядывающиеся....
Дела славные. Выдающиеся. Бесславные и даже бесполезные.
СПбГУ - самое престижное, сильное и плодовитое кумирами и бунтарями высшее учебное заведение России. Тягаться

с ним может, разве что, МГУ.
Обивали эти пороги, протирали свои  штаны о студенческие скамеи  приятели Раскольников и Разумихин; братья Ульяновы; Отец, Сын и... я не богохульствую, это я о Гумилёвых; Гоголь; БГ; Рерих; Блок и Велимир Хлебников; Довлатов и Тургенев; Менделеев; Вернадский, ныне действующие российские премьер и президент.
О последнем взгрустнулось. Недавно, на торжествах в Таганроге, по-президентски так заявил, что отличал Чехова

от Толстого по длине бороды, украшавшей обоих.
А если бы и Антон Павлович, и Лев Николаевич были аккуратно выбриты? Одно лицо?
Есть прекрасная русская поговорка: когда молчишь - умнее выглядишь. В пору прислушаться президенту.
Поступить - представляется возможным. Конкурс- два целых семь десятых человека на место. А сейчас в помощь

и коммерческая основа. Спрос на получение образования в этом ВУЗе есть, но и предложение знатное: 320 специальностей.
Кому было поступить - раз плюнуть, так это Блоку, разумеется. Внук ректора, как  никак...
В Универе кучкуется масса иностранных студентов, как "золотомиллиардники", так и уроженцы развивающихся.

В каждую человеческую жизнь направляются главные, неизменнные и, ни при каких обстоятельствах, незаменимые люди. Мы называем их как угодно.
Повторюсь: кто на что горазд. Учителями, друзьями... Когда к ним ещё только приближаешься - тянет, а когда соприкасаешься - искрит.
Моя очень старшая подруга - именно тот человек. И, как ни странно, давным-давно  закончила Ленинградский Государственный Университет.
Именно этот.
Настолько старшая, что когда мне не исполнилось ещё и 12, ей минуло 50. Тогда, в моё недотягивание до 12, она была маминой подругой.
Но именно те события, которые я вознамерилась описать, связали нас. Крепко. Так крепко связывают только тайны

и трагедии.
"Миром правят цифры,"- сказал Пифагор. А я скажу, что цифры безжалостно расправляются с нашей жизнью.  
Вы уже посчитали, да? То, о чём я рассказываю, было настоящим почти 30 лет назад. Коль мне было 12.
Если 30 прибавить к цифре без малого шестидесяти, то выйдет, как не крути, почти 90.
Да, её уже нет.
Радостно, что нет её совсем недавно. 5 лет как. Многая Лета, по меркам российским.
Прежде чем наведаться на могилу, что отнюдь не самое главное, я пришла на улицу Репина.
И припомнила: "Отведите меня, пожалуйста, в Соловьёвский переулок." (Таким образом сформулированной просьбой спалила себя с потрохами.) Ведь тот рассказ, её рассказ, который я невольно подслушала, был рассказом о блокаде.

И был Соловьёвский переулок. Откуда же мне было знать, что после войны переулок переименовали, и что приведут меня уже не в переулок, а на улицу.
Да, не было в то время коммуникаторов, да и Викепидия нечего не говорила...

Так вот, лежу себе, 30 лет тому назад в не шибко многокомнатной квартире. Ленинград, Васильевский остров. Никого не трогаю. Но и заснуть не могу.
Хотя ложе мне вручили очень даже удобное: кресло-кровать. Потолочные лампы накаливания отключены, а вот настольная - подсвечивает. За столом те взрослые, которые ещё не разбрелись по своим спальным местам.
Хотя застольные взрослые уверены в том, что я сплю, но говорят, на всякий, шёпотком.
Только не с моим слухом....

Знаете анекдот?
Медицинская комиссия. Призывники в кабинете врача-отоларинголога. Проверяют слух.
Молоденькая доктор (из одного угла) - призывнику (в самый дальний угол).
Шёпотом, едва-едва:
- Двадцать один.
Он, басом да в полный голос:
- Двадцать один.
Следующий шёпот:
- Семьдесят шесть.
И на это бас:
- Семьдесят шесть.
И совсем уж еле различимо:
- Двадцать четыре.
Ещё более уверенный бас:
- Двадцать четыре.
И, напоследок, шёпот:
- Паазвааниии мне.

В общем, я хотела сказать, что всякий шёпот слышу прекрасно.
В том числе этот:
- Плохо с продовольствием в осаждённом Ленинграде стало уже в сентябре 41- го.

А зима 41- 42- го была, я чувствую, чудовищной.
Не должен был пережить эту зиму ни человек, ни город.
Анастасия Григорьевна рассказывала о том, как в январе 42-го, в Рождество, умерла с голоду её подруга, с которой делили всё: школьную парту, столы студенческих аудиторий, квартиру, счастливый довоенный двор, тайны, сокровища души, заскорузлые крошки блокадного хлеба. Самого сладкого.
Прежде полного состава родителей уже не было в живых. Как и двух коммунальных соседок.
Постоянные голодные обмороки, безмыслие, физическая неспособность к движениям и полнейшее равнодушие

к происходящему с тобой.
Состояние, близкое к операционному наркозу... Доза уже достаточная, но наркотический сон всё ещё поверхностный, сознание хоть и мутится, но ещё сознание....
Вот так, едва шевеля руками и уже не переставляя, а передвигая ноги, она закрыла глаза умершей; обмыла её талым снегом; завернула тело в самое белое из того, что было в сундуке - скатерть, окаймлённую красным.
Вышла на кухню, к живым: "Как быть дальше?"
А дальше - поволокла, как сказали, на неподходящей по росту мебельной фанере, как на щите, в Соловьёвский.
До переулка было - рукой подать. Да ноша - шибко тяжела.
А то, что увидела Анастасия в переулке, заставило вздрогнуть. И её, уже полумёртвую, и меня, услышавшую.
- Трупов в переулке было - навалОм (написала именно так, как было сказано).
Усыпанных снегом.
Фанеру было велено возвратить в квартиру. И, самое страшное, фанера не стала легче. Хоть и опустела.
С этого дня и сама Анастасия уже не вставала с постели. Причём, легла в комнате умершей подруги.
Есть было абсолютно нечего. Уже дней 20.
Дней через 7-10 её отпоил горячим крепким чаем, нечаянно вернувшийся с Пулковки жених умершей подруги.
А уже потом - привёл в чувства, покормил.
Открыв глаза после долгого, впервые за полгода сытого сна, увидела Анастасия сколоченные ящиком доски - гроб, стоящий посередь комнаты, прямо на полу (Стулья и табуреты давно уже спалили. Голодная зима была ещё и холодной).
Как удалось этому мальчишке, но уже в "звёздах", устроить всё это: убедить выкопать могилу у самой кладбищенской ограды, найти доски, сколотить. Отыскать, наконец, без проводника, тело всё ещё любимой.
Я не буду рассказывать начало этой истории, я не буду рассказывать и то, что было до конца.
Это формат рассказа, как минимум. Это и мой долг перед ними.

Выслушав всё, ходила дня три воды в рот набрав.
Как пушка Петропавловки - полуденным залпом, так я - загибанием пальцев. Раз, два, три. Целых три дня... Стратег великий.
А когда, к исходу третьего, с меня спросили: "Куда бы хотела сходить ещё?" ответ был очевиден - Соловьёвский переулок.
Маменька и Анастасия Григорьевна переглянулись. А после обеда - повели.
Узкая прекрасная улочка. Старожила Васильевского.
Восемьсот метров длины на пять с половиной ширины - и.... трупами. Да чтоб навалОм...
Нет, представить не могу.
Прошли от Среднего и до самого Румянцевского сада.
Уже в саду, дабы хоть чуть облегчить над нами нависшее, рассказывала Анастасия о том, о сём.
Смутно помню эти рассказы.
Ежели только одно место: о наводнении 53- го, то ли 55- го года. Тысяча девятьсот.
Серьёзное было наводнение. Людей, как дедмазаевых зайцев, снимали с решётки Румянцевского сада.
Только не лодки, а катера военных.
Пошли назад, к дому. Опять через Соловьёвский переулок.
Что-то меня привлекло. Как выяснилось - тумба для привязи лошадок.
И тут- то... Табличка. Улица Репина. Какая ещё улица Репина? Я просила в Соловьёвский переулок!
Надо мной смеялись. Сказали, что конспиратор из меня - ну ни в какие ворота (Вот, допустим, даже в эти деревянные. Ещё сохранившиеся - никак).
Переулок был переименован в 52-ом. Улица, переулок... Для меня - место памяти. О тебе.

Мы долго не виделись. 4 года.
И в нашу следующую встречу я была уже девахой ростом в 170, Анастасия - уже пониже меня.
Сидели за тем же столом, из кресла-кровати я уже выросла, да и вопросы были нешуточные. О блокадном каннибализме.
- А как ты сама думаешь?
- Я в это не верю.
- Правильно, не верь.
Ели. От крыс до собак. А зимой - и до людей.
Были люди, для которых это был единственный способ выжить.
- Лучше умереть.
- Лучше, чтобы чаша сего выбора вас миновала.
- А был другой способ?
- Был - чудо.
Какая-то глупая довоенная запасливость могла спасти.
Завалящий ящик гороха. Который не ели, а ждали проростков.
Или спецпайки привилегированных членов семьи.
Плюс к этому - воля. Не просто железная, а стали булатной.
Меня спасло интенсивное спортивное прошлое. И то, что чудо подоспело вовремя.

Как-то с пару лет назад я ждала гостей. Готовила яства.
И мне вызвалась помочь моя знакомая, приятельница.
В разгар всей этой готовки поднимаю крышку ведра для мусора и вижу: сверху, на картофельных очистках, увесистый такой кусок хлеба.
Первое, что я сделала - достала хлеб из ведра.
Второе, что я сделала - сказала помощнице всё, что я думаю по поводу.
Она мне возразила: "Так ты же свежий хлеб принесла, чёрствый-то зачем?"
Да, у неё молодая мама. Но она, якобы, просто боготворит свою бабушку, которая,
я уверена, рождена ещё до начала войны. И знает, чего стоит хлеб. Точнее, что жизнь, бывает, имеет цену именно такого, пусть не мягкого, куска хлеба.
В общем, мы поговорили. Приятельница с тех пор ко мне не ходит.

Вернёмся к Чуду. Тем, у кого не хватило сил и воли до него - на Пискарёвском кладбище.
И в многочисленных, не отмеченных на карте, братских могилах.
Памятник Вагонетка. Московский парк победы.
Дабы не отбило память о раскалённых добела печах блокадного крематория...
Сколько же жизней оборваны блокадой?
Цифры - разные. Самыми объективные, думаю, такие: от полутора до двух миллионов. Пять магнитогорсков.
Вот такова цена стеллы, пресекающей гранитный обелиск города-героя на площади Восстания, у Московского вокзала.

На Васильевском мне неловко. Физически неловко. Потому что покачивает.
Вот так: теплоход на приколе, еле уловимый ветерок и сокрытые от глаза волны....
Интересно, много ли будет людей, которые меня поймут?
Или хоть один.
(А Заячий - вообще не остров, Заячий - это лодочка).
Совсем недавно (буквально - на днях), человек, к которому я испытываю аргументированное и просто уважение, сказала мне, что помнит события, случившиеся за один год до её первого дня рождения.
И отчётливо помнит человека - себя, в свете этого первого земного света.
Земной свет был в зените - июльский.
Я знаю о чём она. Пробовала. Чтобы вновь пройти тоннель, за которым твой первый земной свет, мы прибегаем

к ребефингу.
А чтобы вот так, без вспомогательных средств... Это дар.
А если раскачивает на Васильевском-то просто непорядок с вестибулярным аппаратом, видимо.
Если даже и раскачало, то на Первую линию - непременно. Линия прижизненного проживания именитых.
Из коих мне наиболее милы дедушка И.Крылов и чудак Г.Шлиман… Гомером, как и баснями Крылова, мы все перебредили. Но только Шлиман не погнал от себя мысль копать Трою, следуя информации, почерпнутой исключительно с гомеровских слов. Чем не чудо? Которое не заставило себя ждать. Нарыл-таки, шельма.
Крылов жил в четвёртом, вроде. Поправьте, коль не так.
Шлиман - в двадцать восьмом.
В сороковой дом держал путь Родион Раскольников. Разумихина навестить.
А сам Фёдор Михайлович, было дело, в доме номер двенадцать предлагал руку
и сердце внучке ещё одного именитого. Именитость которой и пресеклась бы на этом эпизоде, да уцелела в запасниках сестринская нить к Софье, будущей Ковалевской.
Да, много всего. Сверхконцентрация истории на ограниченной островной поверхности.

Хоть конспективно, но пройдите в Румянцевский сад, в Академию художеств, немыслимо акустическую Лютеранскую кирху Святой Екатерины, к Ксении Петербургской, на православное Смоленское кладбище....
Для одного дня - достаточно.
Можно махнуть рукой фасаду Академии художеств и двинуться в путь по мосту лейтенанта Шмидта, так и продолжают его называть.
Двинуть домой. На Пески или в Пески? как правильно?
Пески - гряда песчаная, самое возвышенное в городе место. "Возвышенное".

Место, которое никогда не затоплялось, даже в самых свирепых наводнениях. Эх, Параша, тебе б сюда!
Границы - от Лиговки до Мытнинской. Примерно.
От Невского, по десятку Советских, до Моисеенко.
Если не очень хорошо плаваете, то и вам туда. Не одной ведь Параше.
Хотя, говорят, сейчас город от наводнений защищён. После того самого, когда с решётки Умянцевского спасали людей.
Как знать. Хорошо, пусть даже защищён. Тогда можно облюбовать этот район "возвышенности" ради!
Всё лучше, чем какое-нибудь Ново-Задрыпненское.

В следующий день мы мызгались по мостам.
Понимаю, что уже утомила. Информацией и прозой.
Поэзии было достаточно в первой части, да?
Сейчас хочу позволить себе вторую, в этой части, поэзию.
И больше не будет.
Дабы упростить жизнь. Себе.
Выделить, но не всё; копировать и вставить это стихотворение. Сюда. Моё.
О Раскольникове, об окрестностях Сенной площади, прильнувшей к ней части канала Грибоедова и близлежащих мостах.
Именно здесь, на небольшой площади, дней за 10-14, лета 1865 года и происходит самоубийство Раскольникова.
Родион успевает залезть в петлю, вытолкнуть из под себя табурет.... Очередное чудо - Сонечка. Подхватывает, удерживает его, не даёт затянуться петле. Спасает.
Всем понятно, что язык последнего абзаца-эзопов. Метафизический расклад.
А физический - известен всем:

"В гроб загнал доходный. А казённый - минует.
Коль недоказуемо - то делай, не хочу" -
Замышлял законник, экс-студент Раскольников.
"Во бумагу белую лжезаклад сверчу".

Одарённый щедро, не способный платеже.
В жажде преступления, да за ту черту,
Где правообладатели на слёзы и насилие
В кровь секут лошадушку. Под музыку U2.

Твоя взаумь закончится печально.
И четверо падут от топора.
Родная мать, чиновница-старуха,
Да Лизавета, что беременна. Пора

На те мосты дрянные чрез канаву.
Глядеться в бездну, землю есть с Сенной.
Сласть исключительности Духу на потраву?
Винишься, да не каешься. Парной

Сюжетец. Да ни в коем, в двадцать первом
От Рождества. (О веке говорю)..."
Ну и достаточно от стихотворения.

Так вот, по этим дрянным мостам мы и ходили. Чрез канаву.
Люблю я эти мостики, нравится мне набережная канала Грибоедова.
Важные собачки прогуливаются, в одёжках все, чуть ни в шинелях. Питерские мы, типа. Ладно хоть не на задних лапах. Терпимо.
А вот когда в Казанском, справа от себя, замечаете молящийся истово Нос. Уже веселее.
Да какой Нос! Всем носам нос утрёть…

Это был плавный переход через Банковский мост в самое сердце христианских святынь - Казанский собор.
Он так красив и спокоен, что земной поклон не будет перегибом. Тактильная шершавость времени во плоти колоннады; тот самый случай, когда снаружи и внутри одинаково гармонично. Об этом идёт речь в "Дяде Ване" у Чехова?
Меня некоторое время учили быть волшебником. Ученицей я была никакой, играла дурочку. Так веселее.
Но кой-чему научили: раз 10 отжаться, немного поприседать, по стенке можно побегать. Коль зал позволяет.
Можно просто провалиться сквозь землю, исчезнуть. С этим всегда было плохо. Утешалась тем, что попытка становится удачной только в сильном месте. Или в месте силы.
В Казанском у меня получилось. Не совсем "даром преподаватели..."
Ну ладно, шутки в сторону. В этом соборе отпевали Чайковского - звучание всея Руси.
Здесь же могила Голенищева-Кутузова.
Животворящая икона Казанской Божьей Матери....

К Христианским святыням скажу ещё об Александро-Невской лавре.
Место скромное, никакой помпы. Мощи Александра Невского в Троицком Соборе.
Голуби над мостком. Над тем, по которому и идём в Собор.
Навстречу - монастырский. Уж не молод, не послушник.
Внешность - типичная, кротость от него исходит. А глаза выдают: этот и невидимым станет, и воду в вино превратит,

и как хлеба разделить - знает.
Смотрим друг другу в глаза. Секунды.
Улыбнулся, протягивает правую руку вперёд, ладонью вверх.
В тот же миг голубь опускается в его ладонь. Идёт. Несёт голубя.
Мы поравнялись, теперь улыбаюсь я.
Ещё несколько шагов, расходимся в разные стороны. Я оглядываюсь. Именно в этот миг  рука его пружинит вверх, птица взлетает. Этого голубя и изображают на иконах…

В общем, это всё!
Будет ещё часть - третья.
События, точнее - интерпретация событий.
Дополняйте меня, ноу хард филингс.

Заячий! Не уважили.
Что сказать?
Петропавловский собор - усыпальница Императоров Российских со компанией.
Только двое отсутствуют. Не по причине бессмертия, а потому, что в другой земле лежат.
Политическая тюрьма, "русская Бастилия" - Трубецкой бастион. Одиночки, карцер.
Арестанты, каторжане, к смерти приговорённые....
Очень знающая экскурсовод, я было подумала, ну ничем меня не удивила!
Ан, нет. Я и не знала, что к написанию лжедневника арестантки Вырубовой приложил свою руку Алексей Толстой.
Мне нравится фраза Чехова: "Пишу всё, кроме… доносов". А если точнее, то "перепробовал всё, кроме романов, стихов и доносов".
А.Толстой уже не мог прихвастнуть на смертном одре чеховским: "писал всё, кроме доносов" и дневника Вырубовой.
Ну и, конечно, Пётр Великий работы Шемякина.
Старые злобные тётки, училки в СХШ (Средняя художественная школа при Академии), до сих пор гордятся тем, что прогнали Шемякина из стен своих.
Они считают, что даже стены - их!
А Пётр - сидит, а Сфинксы супротив "Крестов", на набережной Робеспьера - лежат.
Собака лает, ветер носит.
Благо, ветра в городе достаточно. Как и собак.
О Шемякине - впереди. Часть третья.

P.S. Мне сказали, что в этой части я тороплюсь. Как следствие - тараторю. Может быть.
Про тороплюсь - правда. Время. По отношению к нему я - скаред.
И ещё. Что про Пески непонятно.
Мне следовало сказать проще, не употребив современного - Советские улицы.
Пески - район Рождественских, ныне Советских.
Вспомните: князь Мышкин направляется к Лебедеву.
Страница 198 прикроватной книги. "Идиота":
"Князь взял извозчика и направился на Пески. В одной из Рождественских улиц он скоро отыскал один небольшой деревянный домик."
Так уже понятнее, да?
А вот сейчас, уже точно: на сегодня мы закончили.


Татьяна Demiurge ФОМИНА
Фото: Иван ИВАНОВ (Санкт-Петербург, Россия),
Татьяна ФОМИНА (Магнитогорск, Россия).
Март 2010 года
Санкт-Петербург - Магнитогорск

 

 

См. по теме:...светел Питер. Светел и суров. - 3