Международный интернет-журнал "Свой взгляд"

Встреча первая

Я догнала его на летней стоянке автотранспорта.
- Вас зовут Виктор?
Черноволосый, смуглолицый молодой человек остановился.
- Да.
- Вы служили в Чечне?
- Откуда вы знаете?
- Работа такая, - представилась, показала удостоверение. - Мы можем поговорить?
- О Чечне? Нет. Там не о чем рассказывать.
И все-таки договорились о встрече на следующий день.
- Можно я приду с другом?   Он тоже оттуда.
- Да, конечно.   Это было б замечательно.
На следующий день он пришел один.

***

12 ноября 1994 года его призвали в армию.
14 декабря 1994 года началась война.
"Я вас обманул, Лиза, - скажет он потом, - я был  плохим солдатом".
Сначала, как у всех, учебка.
"До сих пор не понимаю, что такое Устав. Устав, говорят некоторые, - это подойти, честь отдать. Чушь! Устав - это чистота и порядок. Сержант нам в учебке говорил: "Устав для молодых, чтоб не тормозили плюс чтоб все было жизненно". Первые три дня все ходят и боятся. Постель не убрал - в тычок! ("тычок" - лицо) Не окантовался - в тычок! В форме непорядок - в тычок! Каждый злится и думает: "Вот буду дембелем, у меня тоже будет порядок!"

Я летал ("летал" - били), слона, лося ("слон", "лось" - виды ударов) получал. Шрамы, метки до сих пор имею, а злости не держу. Даже говорю пацанам "спасибо", сам не знаю за что. Молодые за молодых заступаются, конечно. Но нас дембеля не сильно месили".
Национальный вопрос, такой больной и конфликтный "на гражданке", в армии не существует.
"Нет, у нас такого не было. Там одна раса была. Грузины, армяне - были. Когда война в Абхазии началась, мой друг - грузин при чем здесь? В Армении война между азербайджанцами и армянами - при чем здесь наши пацаны? Там стоишь друг у друга за спиной - чтоб не обидеть".
Человеческие качества видны сразу.
"Да уже через два-три дня знаешь, кто какой. Там такие крутые, блатные, "Мальборо" курят, все на понтах ("понты" - изображение из себя  всемогущественного, супермена), а постель убрать не могут. Конечно, их круче всех ломает. Они из гальюнов ("гальюны" - туалеты) не вылазят. Кто поумней - быстро соображают, что к чему".
Офицеры в учебке очень разные.
"На губу ("губа" - гауптвахта) я очень быстро угодил. Прапор ("прапор" - прапорщик) у нас демобилизоваться задумал, ему надо все обмундирование по списку представить. А у него нет ничего. Вот нас, целую группу, взяли и давай доставать - где бушлаты? Но мы молодцы, держались все! Нас пятнадцать дней на воде и хлебе держали. Десять дней с девяти до восемнадцати особисты нас пытали, лупили дубинками, чтоб сознались. У прапора дома в подвале потом нашли и хавчик ("хавчик" - продукты, питание) весь наш, и все наше обмундирование. И ничего. Нас  отпустили, мы еле ноги переставляли. А ему ничего".
Мужчины редко говорят о своих чувствах. Но, вероятно, есть чувства, о которых не стыдно сказать вслух. Одно из них - чувство Родины.
"Чувства Родины в армии нет. Вообще никаких чувств там нет. Присягу принимаешь - просто бумажку читаешь какую-то и все. Прочитал, расписался, следующий.
В учебке - отбой, подъем, зарядка, физо, отбой. Так было до войны. Когда началась  война, и стариков отправили в Чечню, стало иначе - бронежилеты, физо - на  боеготовность, 10 часов занятий. Потом проверка генерала и все. И нас в Чечню. И нет тебе мамы и папы. Есть война. Мы знали, что едем на войну. Первый день в Чечне - строили. Нас обстреливали, а мы строили. Надо было стрелять на поражение и строить.
Тридцатая застава. Вся жизнь в Чечне прошла на тридцатой заставе. Я был водителем противотанковой батареи, возил снаряды".
При передвижении солдат Российской армии по территории Чечни сопровождающей колонны охраны нет.
"Никто нас не защищал и никто не охранял Просто впереди колонны ехал БТР, а за ним шла колонна из восемнадцати машин "ЗИЛ-131".
Теперь, по прошествии времени, наверное, можно сказать, что там было самое сложное.
"Груз-200", "груз-300". Убитые и раненые. У меня там друг был, его убили. У него жена, дочка. Я грузил, плакал и думал: "Почему он, а не я? У него семья, я - один". Погибали в  основном там из-за своей халатности.
После боя патронники никто не разряжает, автоматы не чистят, оружие друг на друга направляют, подствольники друг у друга воруют. Это уже свои, молодежные приколы.
Еще когда "груз-300" грузишь, крыша едет. Пацаны без рук, без ног. И так уже они будут всегда".
Солдаты постоянно хотят есть.
"Кормят очень плохо. Ночь стоишь на посту, днем спать ляжешь, если хавчик пропустил - все, ничего уже не достанется. Бывало, что прапор привозил нам  тушенку, сгущенку, пятнадцать пачек сигарет кидал на месяц. А бывало, по два-три дня сидим голодные. Ходили на соседнюю заставу, просили хлеб у ребят. Даже не хлеб, сухари. Иногда добывали по три-четыре сухаря на всех".
Сначала на заставе было сто двадцать человек и артиллерия - 2-3 расчета.
"Потом нас оставалось двенадцать. Того перекинули, этого забрали, кого-то ранили.  Вот мы, двенадцать человек, угол держали. На другом краю тоже столько же. Ночью  ничего не видно, на каждый шорох стреляешь на поражение. Никаких предупредительных выстрелов там не бывает. Пароль там каждый день новый, но  мы своих ребят уже по голосу знали.
Бывало, звонят: "Осторожно, группа боевиков проходит".
Боеприпасов хватало. Я был командиром, все патроны, снаряды, противотанковые гранаты были у меня. Я вырисовывал, списывал. Меняли патроны на трассера ("трассера" - трассирующие пули, которые светятся, когда летят из автомата, после выстрела), ставили их через три патрона. Ночью не видно, куда пуля летит, а  трассер показывает: выше брать, ниже, в угол".
На заставе отношения с офицерами тоже складывались негладко.
"Бывало, получали от командира. Придет утром, в шесть часов проверка, а мы все спим. Один раз схватил автомат, чуть не перестрелял нас, орет: "Вы что, о... все?!" Мы говорим: "Бой только что был, отдыхаем". Пацана одного побил крепко. Они там по-настоящему бьют. Вообще-то армия хорошая вещь. Но каждая мать ждет своего сына живого".
У Виктора как старшего на заставе привилегий не было.
"Я ведь не только командиром, еще водителем был. Мне еще за машину влетало. То бампер не на месте, то еще что-то, там же асфальта нет. Иногда и по ночам получали от офицеров.
Приедет начальник заставы, я к нему: "Товарищ командир, давайте перемещаться, давайте туда, давайте сюда". Он вечно на меня орал. Он мне не нравился, я его даже чуть не убил однажды. Боялись офицеры, когда солдат на них автомат  наставит.
Надо иначе воевать. Передвигаться надо постоянно. Чеченцы постоянно передвигаются... Чеченец ночью - боевик, днем - мирный житель, ходит, все высматривает, выглядывает, а ночью точно в цель бьет. Они умно воюют".
Четыре с половиной месяца старались не смыкать глаз на заставе солдаты Российской Армии. Самому старшему было двадцать два, младшему - восемнадцать.
"Был у меня друг - чеченец, полевой командир. Он к нам на заставу приходил, арбузы, виноград, дыни приносил. Говорит, не стреляйте в мое село, мы вас обстреливать не будем. Два месяца мы прожили без единого выстрела. Если какой-то пацан выстрелит, придем, дыню ("дыня" - голова) набьем, скажем: "Зачем стреляешь туда?"
А потом завезли к нам бригаду. Был там один капитан блатной, весь на понтах: "Да я в Таджикистане, да я там, да вы что, стреляйте туда, стреляйте сюда!" С тех пор начали нас ежедневно обстреливать. Они обстреливают, а мы сидим, молчим. У нас приказ: "Не стрелять!". Они стреляют, а мы сидим! Я психанул, подбегаю к старлею ("старлей" - старший лейтенант), говорю: "Нас же обстреливают!" А он: "Ждите, пока он подползут ближе". Они не дураки, они умно воюют, дальность выстрела еще днем высчитали. Так и сидели всю ночь под пулями.
Я бы сел в лесу и шмалял их днем и ночью не переставая! Они кошку у нас убили. Нашу любимую кошку Мурку, которая нам мышей ловила".
Мне даже в голову не приходило что на войне надо разрешение у командира  спрашивать на каждый выстрел.
"Мы можем стрелять и без разрешения, почему нет. Я все могу.  Если крыша едет  то, что командир говорит, - по фигу. Офицеры грозят, что накажут, но пацаны-то  знают, когда просто так пострелять, а когда за правое дело. Ночью стоишь,  слышишь шорох какой-то, берешь БНВ (БНВ - бинокль ночного видения), смотришь, кустик шатается, думаешь: "Что-то не то: мышка ведь так не ходит". Шмальнешь  туда, смотришь, минут через пять - ответка. Значит, попал".
Страшно?
"Да, поначалу страшно. Неделю страшно. Стреляют, снаряды летят. Другая застава далеко. Ты один. Как на иголках сидишь. Не каждый такое может выдержать. Крыша  едет. Кто послабее - нервнобольными становятся. Мальчишка, Лачмо, не помню из  какого города, "съехал" совсем. Перед его глазами, рядом с ним в кабине, человек  был убит пулей в рот. У него убитый на коленях, пробит радиатор, двигатель в  машине не работает, а он до заставы доставить машину должен. Такое не каждый  выдержит.
Не каждый человек может выдержать, когда погибает твой лучший друг. У меня друг  погиб, Захарян, перевернулся в БМП. Если б я офицером, я б эту Чечню сравнял! Пацаны плачут, когда груз-200. Офицеры плачут. Как будто своих сыновей хоронят".
Отношения с офицерами очень непростые там, в Чечне.
"Те офицеры, которые армию прошли, они понимают солдат. А те, которые после одиннадцатого класса пошли в институт и там получили звания, - они не люди, они  не понимают, что такое служба. Но там, в Чечне, только тронь солдата! В Чечне один за всех и все за одного! Если против всех какой-то понтовый офицерик попрет -  ночью пришьют, рука не дрогнет.
Солдату положено сгущенка, тушенка, лекарство, чтобы обезболить при ранении.  Мы этого ничего не видим. А зайдешь к офицеру - все есть: и обмундирование, и  обувь, и кеды, что нам выдавать должны, и курево. Мы оружие продавали на базаре - хавчик, башмаки, сигареты покупали. Купишь "Camel", "Bond", спрячешь, ждешь, когда день рождения у кого-то.
30 августа, помню, сидим, купили бутылку водки, два литра вина, сидим, день рождения пацана отмечаем. Нас командир запалил ("запалил" - застукал, увидел). Мы объясняем: "День рождения", - ни фига, бежали пять километров в бронежилетах с автоматами.
Хороший был лейтенант Ярик, я фамилии не знаю, рыжий, усатый. Классный! Капитан Дубинин самый хороший. Он сам водку привозил. Вот, говорит, бутылка на двенадцать человек, пейте, чтобы вкус не забыли. Бутылка водки на всех – это ничего не значило, только запах один.
Прапорщик Писаренко, дядя Саша, все для нас делал, молодец человек, понимает людей.
Туда ведь офицеров посылают тоже, чтоб ломало. Кто начальству зад не лижет,  свое мнение имеет - его на перевоспитание в Чечню".
Ломает там всерьез и не только поэтому поводу.
"Наркоманов в армии полно. На комиссии их не определяют. А на вокзале смотрят -  пацан плывет ("плывет" - ловит кайф, балдеет), пьяный, говорят. В учебке уже ясно,  что наркоман, а куда девать? Давай в Чечню. Там везде поля анаши. Молочко делали. Такой кайф. Крыша не едет, становишься добрый, со всеми шутишь, по фигу, кто перед тобой, всех любишь! Это если только начинаешь. Одного привезли, он уже тридцать кубиков эфедрина колол ежедневно. Ломка у него  страшная была. Мы его  на неделю привязали к дереву. Страшная ломка. Показал он себя в бою, Серега, классно. Ему через месяц отпуск дали. Из отпуска в Чечню вернулся. «Спасибо, - говорит, - ребята, спасли от наркоты. Я б с наркотой загнулся совсем".
Офицеры тоже наркоманят. Они там вообще все лекарства имеют. Должны солдатам выдавать, чтоб обезболить при ранении, чтоб не гнили кости, зубы. Ничего не дают. Себе вкалывают".
Гауптвахта в Чечне - яма глубиной два метра, наполовину заполненная водой.
"Я приказ получил, не выполнил. Говорю: "Не поеду на другую заставу, там бой идет". Мне говорят: "Посиди на губе, одумайся". Посидел. Грязи по колено. В спину кинут хавчик, покушаешь. Сбоку выкопано углубление, земля ведь. Сидишь, ноги подгибаешь и спишь там. Выпускают только в туалет. Умываться не дают, только в туалет. Ночью, когда все спят, выходишь, ребята все свои. Кто-нибудь выйдет: "Ты что здесь?" Да, ладно, час-два ночи, начальство спит, дай подышать. Потом опять в  яму идешь. Сидеть не тяжело. Несправедливость терпеть тяжело".
Войска Российской Армии покидают территорию республики Ичкерия.
"Зря они ушли. Неправильно воевали. Надо двигаться. Нужна хорошая разведка. Не  было этого. Стукачей в армии много - пополнения еще нет, оружия, боеприпасов нет, а чеченцы уже знают, когда привезут, откуда, какое пополнение.
Омоновцы - молодцы. Классно воюют. Если б я был офицером, я б только их набирал в армию. Они умно воюют. Туда не солдат надо посылать, а ОМОН. Я тоже с омоновцами  пару раз ходил к чеченским окопам, минировали, на разведку ходил с ними. Не разрешали, конечно, но пацаны ходили - интересно. ОМОН нас в бою поддерживал. Их командир не разрешает стрелять, а ребята, молодцы, нас поддержку делают. Умно работают".
У тех, кто был в Чечне, есть свой план окончания войны.
"Хотят чеченцы независимости - пусть поживут сами. Пусть выйдут все, кто не хочет там оставаться, а остальные пусть своей страной живут. Они бы посмотрели, что почем, быстро запросятся назад.
У чеченцев самому молодому боевику двенадцать лет. Я его видел, говорю: "За что воюешь?". А он говорит: "У меня отца убили, мать убили, всех братьев убили и  сестру. Что же мне еще делать?" Девушки у них в ополчении воюют. Молодые, лет по двадцать пять".
Самую большую ненависть вызывают "белые колготки".
"Этих, когда берут - удержу нет. Особисты велели двоих отвести нашему командиру  в штаб. Он их связал, в машину и повез. Шофера не взял. Сам, говорит, довезу. Отъехал, горло обеим перерезал и в пропасть кинул. Никто ему слова не сказал. Ничего ему за это не будет.
Потом еще двоих взяли. Эти солдатам достались. Они их к дереву привязали, за грудь, за соски, гранату прицепили, за чеку гранаты один конец веревки прицепили другим концом за БТР. БТР завели и дали полный ход, сразу их на куски разорвало. Никто пацанам слова не сказал".  
Не один месяц Виктор уже дома.
"Самое тяжелое, когда ты не стреляешь. Когда я пришел домой, я без выстрелов спать не мог. Не мог спать. Просил отца дать пострелять. Тяжелое надо что-то на плечах носить. Привыкаешь к бронежилету, без него плечи болят. Мать мне говорит: "Иногда по ночам смотрю на тебя, ты во сне дергаешься". Я когда выпью чуть-чуть,  плачу. Мать обнимает меня и тоже плачет. Голова дергается. Я здесь, а пацаны там остались. "Груз-200". Там ведь как: если ты не поддержишь друга в бою, то зачем ты тогда нужен. Плачу, ничего не могу поделать. Стрелять хочу!"
Ходили слухи о том, что тем, кто отслужил в Чечне, будут предоставлены какие-то льготы.
"Работы нет. Хотел в наемники пойти - не взяли. Не берут сразу. Надо отойти  сначала от армии чуть-чуть. Я там знаю, что делать. Я знаю, как надо воевать. Здесь  делать нечего. Там я знаю, что делать. Я уже буду контрактником, у меня будут свои  солдаты. У меня будет одно дело. Я солдатам буду меньше доверять, чтоб меньше  было погибших.
У меня друг контрактником пошел. Восемьсот тысяч, кажется, в месяц получает,  тридцать тысяч в день. Но это все ерунда, меня это не интересует, Я здесь как в  город выйду, черного увижу, хочется побить - думаю, чеченец.
Если бы началась какая-то заварушка, я бы знал, что делать. Я бы знал, кого из  крутых, блатных убрать. Всех этих ишаков, что пацанов загубили. Я пули умею считать.
Как в свой край заехал, сразу чувство Родины. Все свое, родное. Там, в Чечне, нет чувств. Здесь я знаю, кого защищать. Там нет чувства Родины".
Работу Виктор найти не смог. Возит свиней по договору с одним частным предпринимателем.
Мы разговаривали в бильярдной. На кассете остался его голос и стук шаров. Как выстрелы?


Встреча вторая

Телефон в пресс-службе Александра Лебедя, секретаря Комитета безопасности при Президенте Российской Федерации, включен на автоответчик: "Говорите после сигнала".
Сказала. Ничего не произошло. Через время я вновь в Москве. Набираю тот же номер. "Говорите после сигнала". Сказала. Результат тот же.
Когда из официальных источников получить информацию невозможно, появляются неофициальные, близкие к официальным.
- Он согласен с вами встретиться, - сказал человек, который взялся помочь. - Но не на работе, на улице.
- Мне все равно где. Пусть назначит время и место. И не соврет, придет?
- Этот не соврет.
- Как я его узнаю?
- Он узнает вас.
- Мы же никогда не встречались!
"Пи-пи-пи-пи" - неслось из трубки.

***

Я вышла из метро. Успела сделать всего несколько шагов, когда за спиной  услышала:
- Не оглядывайтесь. Идите вперед, до сквера.
Говорили почти в затылок, уверенно и негромко. Но мне ли?
- Я сказал не оглядываться, - мужской голос прервал мое начавшееся "шейное движение". - Прямо. Через улицу.
Значит, мне. Пошла прямо. Через улицу. До сквера. Куда дальше? Указаний нет. Людей вокруг - масса. Разыграли?
Разочарованно села на последнюю скамейку аллеи. Рядом опустился мужчина. Туфли стоптаны, грязные волосы, несвежая дешевая рубашка.
- Что надо? - не поворачивая головы, спросил он.
- От вас - ничего.
- Врешь, - спокойно и уверенно сказал он. - Свиданку кто просил?
Клевый дэдик! Я начала задавать вопросы.
Вопрос. Молчание.
Вопрос. Молчание.
Вопрос. Молчание. Так надо по сценарию?
И вдруг неожиданно мягко, по-отечески:
- Зачем тебе все это надо?
- Работа такая.
- Лучше бы детей рожала. Красивые бы были дети!
- Уже. Красивые. Только от кого красивой дочери рожать, если война не кончится? Это конец войне?
Он медленно поднялся, и сделал несколько шагов. Потом вдруг резко обернулся и наклонился ко мне:
 - Я думаю, что нет, - с болью выдохнул он.
Глаза его странно заблестели, он резко распрямился и пошел. От сквера. Через улицу. Прямо.
Были слезы в его глазах или показалось?


Встреча третья

Мы занимались серьезным делом, никак не связанным с чеченской войной, - гуляли по вечерней Москве. Мои собеседники - люди взрослые, серьезные, умные и очень занятые. Два этих человека, занимающих высокие должностные кресла, уделяли мне внимание потому, что с большим уважени¬ем относятся к работе периферийного журналиста: "Работка у вас не из легких. Похлеще, чем у  политработника". "На периферии трудней работать, чем в Москве. Там совесть надо иметь".
Это была не первая встреча. "До того" - знакомство, совместная работа, путь от недоверия и любопытства к некоторой открытости и откровению, работа над материалом, согласование отправных точек, "вычитка" интервью, разговор о следующем материале…
Уже звучали нотки расставания, когда рядом с нами остановились трое мужчин:
- Ба! О! Что за встреча! Что за дама! Познакомь!
- Ха! Вот это да! Давай познакомлю! Вы откуда?
- Ха-ха! Мы? Из Чечни!
Мои уши сразу изменили свою форму - работа такая.

***

Через время - полутемный двор в нескольких шагах от улицы Горького, полуполоманная скамейка, негромкий разговор. Не заметила, откуда взялась  бутылка водки, стаканы и бутерброды с вкусно пахнущей колбасой.
- Славу знаешь? Он показал им кузькину мать!
- Юрка поц ("поц" - придурковатый, недалекий) был! Крутой мужик оказался!
- Помнишь Сережку? В горы своих увел! Такое там устроил, небу жарко было!
- Все вернулись?
- Все. На этот раз все.
- С возвращеньицем.
Выпили, закурили разом. Потом спохватились:
 - Ничего, что мы покурим? Вы не возражаете?
От восклицательных предложений перешли к повествовательным. Пустые смятые  пачки сигарет ложились на скамейку. Обо всем говорили просто. О том, как без  воды, без еды, без сна, без бани, без женщин, без связи, без боеприпасов  выполняли приказы.
- Как дома?
- Моя совсем рехнулась. Я уже второй день дома, она меня все щупает. Третий раз возвращаюсь, чего уж там. Чудной вы, бабы, народ! Давайте, хлопцы, за баб!
- Потом за женщин. Давай сначала за ребят, - один из моих собеседников  повернулся ко мне. - Не обижайтесь, это святое.
Все встали. Разлили.
- За тех, кто не вернулся. За...
Дальше были звания, имена и фамилии, номера части, даты смерти.
На третьей фамилии голос у произносившего тост надломился. Стоявший рядом, молчавший до этого почти все время мужчина пододвинулся к нему. Плечи их соприкасались. Он начал почти шепотом:
- За...
Потом говорил третий, четвертый, пятый. Я насчитала семнадцать фамилий, потом сбилась со счета.
- За то, чтобы в ваш город вернулись все, кто ушел в Чечню! - они все смотрели
на меня и уже не стеснялись бегущих по щекам слез.
Я пыталась пропихнуть комок из горла куда-то вниз, в живот. Надо было что-то сказать?

***

"Войска покидают республику Ичкерия", "Наши солдаты уходят из Чечни", "Свой долг ребята выполнили…"Время откроет все тайны, расставит точки над "i". А пока…
Когда мужчины плачут, женщины плачут тоже...

 

 

 

 

См. по теме:

Ракурс

Памяти А. Васильева